 |
|
Беспричальные берега 2 |  |
|
сайт Алексея Кофанова
|
|
|||||||
|
стр.1 стр.2 стр.3 стр.4 стр.5 стр.6 стр.7 стр.8 стр.9 стр.10 стр.11 стр.12 стр.13 стр.14 стр.15 стр.16 стр.17 стр.18 стр.19 Вторая часть Летопись лепета 1 Сохранился блокнот, куда мама писала обо мне (кое-где и папин почерк вкрапляется). Это, что ни говори, документ – и вот из него выдержки. Для хронологии: родился я 10 ноября 1971 года. 25 янв. 1972 Тебе уже два с половиной месяца, малыш. Я все никак не могу начать записи в этой красивой книжке: ты ведь активный, требовательный ребенок с хорошо поставленным голосом. Между прочим, даже в первый час жизни никто не спутал бы тебя с девчонкой, стоило только услышать голос! Ты много плачешь и требуешь внимания, но я не сержусь: у тебя часто болит животик, так что причина для слез и раздражения есть. Прошлым летом я была (с тобой!) в моем любимом Ленинграде, ходила в музеи, дышала вдохновенной красотой этого города, прекраснейшего в мире. Мои чувства непременно должны передаться тебе, ты еще в моем чреве мог полюбить искусство, как люблю его я. Или еще больше, еще полнее и тоньше. Ну, поживем – увидим. 3 марта Очень любишь свое отражение в зеркале: смотришь только на себя и улыбаешься, а потом вдруг будто в смущении прячешь лицо на моем плече. Уже очевидно, что ты умеешь и думать – но кому дано проникнуть в твой мир? Глазки такие осмысленные, мимика богатая. А как ласково ты умеешь смотреть в мои глаза, когда вполне доволен жизнью, как очаровательна и нежна твоя улыбка! 20 марта Охотно возишься с игрушками, когда уверен в нашем присутствии – но едва мы пытаемся дать тебе игрушку, чтобы оставить в кроватке одного, ты отчаянно ревешь. Вид игрушек четко ассоциируется в твоем представлении с одиночеством, таким горьким. 31 июля Настырным ты растешь, парнище! Это хорошо. Так и надо! Только вот кричишь много, мешаешь мне работать. И лезешь пальцем в краску, масляную. Хоп – и зажал английскую красную в ладошке и начал мять, месить – вдохновенно, взахлеб, слюни бегут по подбородочку крохотному, пыхтишь, сосредоточен. Я стираю тряпкой – но тут нужен растворитель или мыло, бегу мыть тебя, мою; а ты тем временем мнешь в другой руке кадмий оранжевый. И когда успел?! И вот уже кадмий на пузе, на письке, на кофточке. Красиво! Мать ругается. Но не злобно. Вечером баня – и всё отмылось. Плюхаешься в ванночке. Показали, как надо ладонью по воде шлепать. Быстро усвоил. Хорошо получалось! Стремительно, резко: брызги в разные стороны. Фейерверк! И при этом «Ды, ды, ды, блю, ба, ба, ба». Не любишь играть в разрешенное. Запрещали ваксу – лез к ней, тайком, бегом на четвереньках, будто в кухню, а сам к ваксе. Цап ее, и в рот. Отнимешь у тебя ее – ты хитро так улыбаешься, мол «всё равно перехитрил вас». Разрешил я тебе играть с ваксой, помыл баночку, так ты теперь и не глядишь на нее. Начал подбираться к полочке для обуви, к ботинкам, особенно к тем, на которых больше грязи. 8 авг. Гуляли по улице, ты шел сам, держась за мою руку. Ножки в первых башмачках, едва не цепляясь друг за дружку, неуверенно, с усилием – топ-топ, топ, топ, топ-топ… И до чего интересно всё вокруг! Тяжелая машина прогромыхала – «У-у-у!» – с натугой повторил ты. Малышка, чуть старше тебя, везла игрушечную «Волгу» на веревочке – ты оборачивался, останавливался, она на всякий случай теснее прижалась к своей маме и пошла быстрее… Идет отделка магазина, запела механическая пила – ты остановился, прерывисто вздохнул и потянул меня внутрь, к кирпичам, доскам и вою пилы. Вышел молодой рабочий, загорелый, раздетый до пояса, с папиросой. Увидел нас, кого-то позвал, и вот их трое, одинаковых, смотрят на нас – не то на тебя, маленького, в ползунках в голубой и серый горошек, синеглазого и золотоволосого, не то на меня, в цветном брючном костюме, с распущенными волосами, совсем еще молодую, тонкую маму – ты меня такой не запомнишь. А скорее всего – они смотрели на нас обоих. 18 нояб. У тебя – врожденное чувство ритма. Поставили джазовую пластинку, и ты не смог нормально ходить: ритм связал твои ножки, ты шел, приплясывая, смешно семеня в такт танца. Взрослым не очень надоедаешь, много играешь сам. Няня не жалуется. Но вот проблема: носить тебя к ней приходится далеко, через пустырь, сквозь ледяные сибирские ветры, да и тяжело, я – просто не в силах. Ты – слабенький, часто простужаешься, и мы не представляем, как жить эту зиму, которая пока вся впереди… 6 февр. 73 Вы оба разболелись враз: тебя устроили в детский комбинат, ты там горько плакал три дня, а потом заболел «вирусным» гриппом, да так тяжело, что потребовалось вмешательство «Скорой». Папа, видимо, заразился, и вы оба неделю пролежали в жару. Сегодня отнесли тебя в ясли – после трехнедельного перерыва. Поняв, где очутился, ты заплакал так отчаянно, что слезы капали мне на руки. Но – что поделаешь? Пришлось оставить. 22 февр. Милый мой Алешенька, опять ты болеешь. Микроочаговая пневмония – видно, придется положить в больницу. Не везет тебе, малыш. Жалко – в больницу, страшно. Как ты там без мамы, без папы, среди чужих людей? И дома боимся оставлять: вдруг это перейдет в хроническую пневмонию? Не знаю, как поступить. 16 марта Ты третью неделю лежишь в больнице: стало хуже, и мы не решились держать тебя дома. Двусторонняя пневмония, да еще фолликулярная ангина была. Извелась я без тебя. Вчера было свидание. Ты не говоришь и половины слов, которым научился дома, непривычно пассивный, заторможенный. Бледный и отчаявшийся ребенок. Заторможенность – это, видимо, защитная реакция на чрезмерные раздражения больничного мира. Ты сразу узнал нас, тихо обрадовался, прижался, но, видно, уже ни во что хорошее не верил, и отпустил нас безропотно, даже ручкой помахал. Маленький мой, за что ты так страдаешь? Сегодня как-то необычно остро подумалось о возможности новой войны – и никогда еще не было так страшно при этой мысли. 28 апр. Ты всё еще в больнице, заинька. Пневмония осложнилась миокардитом, твое состояние внушает нам опасения, тревогу, иной раз и отчаяние. Два дня назад тебя выписали, вернули домой, а через несколько часов «Скорая помощь» увезла тебя обратно с температурой 40.3º. Стоматит, отит, ОРЗ, высокий лейкоцитоз… Я похудела, очень подурнела, все мысли, чувства, все мольбы только о тебе, Алешенька. Прерву пока блокнот и вернусь к собственному тексту. Город
Название моей малой родины происходит будто бы от диалектного слова «кемер» (дым, гарь). Вероятно, сначала подразумевался горящий каменный уголь, ведь Кемерово – центр крупнейшей в России шахтерской области Кузбасс. Однако в мое время кемеровский дым имел совсем иной источник…Это город не столько шахтерский, сколько химический. Как старая Москва церквями, утыкан он заводскими трубами… Обычно чадят выборочно, через одну; но временами наступает «залповый выброс». В 14 лет я написал политический детектив «Тробит» (обозвав этим словом новую секретную взрывчатку – силы примерно ядерной). Действие происходит в сибирском городе без названия – ну, вы поняли… Вот глава оттуда: Ошибка резидента
Резидент же – Александр Николаевич или Алессандро Пассьоне (не знаю, как теперь его величать), окончательно изгнанный из ее мыслей и ничуть, впрочем, о том не сожалеющий – шествовал по городу, раздумывая, как проще добраться до границы. Сперва он все же решил достичь собственной квартиры и захватить пару-другую миллиончиков.Транспорт на окраину вообще-то ходил, но резидент предпочел пеший способ (на остановке он заметил двух товарищей в сером, цепко вглядывавшихся в пассажирские лица). Решение это сыграло важную роль в его судьбе… Как говорят серьезные романы, случилось непредвиденное: трубы фабрик – «Химволокна», шелкового комбината, «Карболита» и многих других – внезапно обросли хвостами дыма. До того непрозрачность трубных струй колебалась в районе 103%, сейчас рывком выросла до 310. Этот день история назовет «Выхлопом 29 марта». Дым заполнил улицы, как опилки – мусорное ведро. Из-за сырости дым не подымался. Пал туман, дома утонули в мареве, смрад при каждом вдохе бил по мозгам, словно тяжелая боксерская перчатка. Резидент долго крепился, шагая и лишь слегка раскачиваясь, как метрономная палка. Крепок империалистический шпион! – но против советской промышленности он бессилен… На роковом перекрестке он упал и не шевелился более. Подъехавшая, можно сказать, вскоре «Скорая» увезла его в неизвестном направлении… А через минуту на том же месте явились вышеупомянутые, только другие, товарищи в сером – но ничего не обнаружили и исчезли в дыму соседней улицы. Благодаря спецподготовке они могли жить при залповом выбросе в течение получаса. Но резидент уже не видел этого… Я почти не утрировал. При газовом тумане впрямь ни черта не видно в десяти метрах… Жители наглухо затыкали не то что форточки – скважины замочные! Кемеровчанин Алексей Леонов первым вышел в открытый космос – и говорят, без скафандра. А ему что, он привычный… Но когда дымят не особенно – небо становится прекрасным, неохватным, с высоченными перистыми облаками. След реактивной серебряной точки долго висит кудрявой полосой, розовея от солнца… Сибирь! В Питере такого почти не бывает. Сквозь родину текут две реки. Одна из водных артерий – Искитимка – имеет три метра ширины и легко пересекалась бы вброд по щиколотку, кабы не вонища… Похоже, не в нее спускают канализацию, а она сама – канализация и есть. Река Томь широка, по ней плавают баржи и нефтяные разводы. Рыба, впрочем, частью уцелела. С дядей Сашей мы как-то поймали с резиновой лодки двух гольянов (название неприлично мешалось с «гальюном»). Прямо на лодочном зыбком борту дядя изловил бабочку-крапивницу и насадил на мой крючок – ей бедняга-рыба и прельстилась. Когда добычу жарили дома в муке, я видел бабочку, вытащенную из желудка. Или мне очень хотелось видеть, и потому я запомнил… На этом истребление водоплавающих с моей стороны кончилось. Навсегда. Не нахожу, знаете ли, ничего хорошего в убийстве… Основы коммунизма Родителям приходилось зарабатывать, потому в коммунизм я влип рано. Это называлось «санаторные ясли» (или «сонно-торные», потому что спал там. Домой вырывался лишь на выходные). Без мамы и папы жизнь теряла смысл. Ясли днем я не запомнил, там не могло быть дня: они ухнули черной пропастью. В памяти лишь дорога туда и обратно, а также ясельные ночи. Возили меня на санках в ужасную рань, когда глаза и без того западают, как клавиши – так еще и холод склеивает замерзшими слезами… Длинная аллея, фонари на столбах (голая лампочка посреди металлической тарелки, которую треплет и кидает ветер). Половину ламп расколотило ветром или шпаной, так что заборчик по бокам едва виднелся в мечущемся свете, а за ним чернело вовсе жутковато. Аллея приводила к загону, где бегали, смешно крича, чушки с рваными ушами. Чушки – папино слово, других я не знал. Термин «свинья» запоздал – и долго меня коробил, потому что никак не клеился к веселым симпатичным зверюшкам. Потом ничего, привык; свинья – так свинья. Ко всему привыкаешь… Когда наступала ночь, я вставал и шел меж кроватей к окну. Сквозило, вражеский мир равнодушно глядел на меня – черный, непонятный, прорезанный только далекими огоньками-«сандалятиками» (я звал их так потому, что звучит в этом слове нечто мелкое, холодное и мерцающее). Они были просто так огоньки, бессмысленные, не фонари, не самолеты, не машинные фары – просто мерцали и всё. Дома я никогда не видел ни черноты, ни сандалятиков – мирно засыпал, вхолостую. А теперь стоял подолгу у твердого стекла и пытался понять. Этот черный мир неумолим, он вторгается в меня и ломает, заставляя делать совсем не то, что я хочу – но он безлик, бесформенен, некому предъявить счет… Я понимал уже, что и ночь не виновата, и родители не добровольно выдумали оставлять меня здесь – некого винить! И это, видимо, навсегда: огромная тупая сила будет вламываться в мою судьбу, и я вынужден подчиняться… С этим сознанием впервые проснулась моя личность. Ясли тяжко отвратили от казенных ночевок, потому я невзлюбил армию, интернаты, тюрьмы – и сделал всё, чтоб в них не очутиться. Отпустило отвращение лишь ненадолго в 14 лет, в летнем трудовом лагере, под конец первично-бондаренковской эпохи. Ясли кончились, настал детсад. Однажды мы гуляли на дворе, шарообразно закутанные – ибо дело к зиме катилось. Я подошел к старшей группе (оболтусы на год взрослее) и сообщил: - Пойдем! Там Баба-Яга на дереве. Я сам видел! «Сам видел» убедило беспрекословно, группа последовала в чащу кустов, и воспиталки, очнувшись, долго бегали по территории: - Дети! Дети! Ах, ё твою мать… - Надо же, какая сила внушения! – удивлялась мама. – Конечно, воспитательницы недовольны таким ребенком. Им же что нужно? Поболтать. Сплетни обсудить. А тут дети исчезают куда-то… А может, нечему дивиться. Вдруг я вправду видел? Детям приоткрывается тонкий мир, сейчас это всем известно. Кто там явился среди ветвей – может, посланец параллельного Гагтунгра ? Может, он сообщил что-нибудь дельное насчет моей миссии? Убейте – не помню… Еще я с детства не выношу, когда на меня – или кого-либо – направлен длинный острый предмет: нож ли, карандаш… Обязательно отворачиваю в сторону. Хотя почему бы? Не может же он сам прыгнуть! Оказывается, смысл есть. Я недавно прочел, что с любого острия стекает вредная энергия. Наверно, я это интуитивно чувствую. Значит, зачатки экстрасенсорных способностей есть, и Бабу-Ягу на дереве я вполне мог видеть. Садиков сменилось несколько. Один был привилегированный, элитный – при автоколонне (серьезно, меня взяли туда лишь по большому блату). Уже на второй день я принес домой связку матерных фраз и с удовольствием разложил по пространству… Мне ответили, помолчав: - Ты знаешь, хорошие мальчики так не говорят… - Я не мальчик, я пьяный мотоциклист! Дррынь, дррынь! – сделал я руками на воображаемом руле и укатил. Слегка опомнившись, мама сообщила: - Ты думаешь, я не знаю этих слов? Да я знаю в сто раз больше! Но я же их не говорю! Я выключил мотор и задумался. Во мне вторично дала росток зарождающаяся личность. Ведь действительно: можно что-то знать, уметь – и не делать! Можно контролировать свои поступки! Позднее я понял, что это и называется культурой. И немало взрослых даже до этого уровня так и не поднялись…   Дети не знают хороших и плохих слов, они знают новые. Ребенку безразлична даже «национальность» слова. Насмотревшись телика, мы играли в немцев и наших: - Партизанен, партизанен! Ахтунг, фойе! Ты-ды-ды-ды-ды! Я был убежден, что слово «капут» вполне русское. Капут, копец, конец. «Полицай» – бесспорно наше, типа «раздолбай». Так же и «сорные» слова. Они просто любимые, как бывает любимое блюдо. Ко мне вот надолго прицепился «удельный вес». Я всё так называл: - Мой удельный вес 45 килограммов. Что значит «удельный» – понятия не имею, но сочетание льстило. Потом долго любил говорить «ей-богу», не имея в виду, разумеется, ни «бога», ни некую «её»... А в сказках Иванушку обещали отдать «на сидение волкам». «Съедение» я не воспринимал: не может быть двух столь похожих слов! Все слова разные: автобус, запеканка, воспитательница, дисциплина… А тут – близнецы какие-то! Значит, слово одно. И именно «сидение». «Съедение» – лишь испорченный вариант, язык споткнулся в начале. Откуда мне знать, из чего делают сидения в автобусах? Обтянуты кожей, как и люди… Может, у волков тоже есть сиденья, как в автобусе? Еще слово «почтальон». Понятно: он льёт почту. Льёт – значит, быстро перемещает; всё логично. Но что тогда льёт батальон?? На этом слове я всерьез застрял. Логика сковырнулась… А «бульон» и «мильон»??? Техническое же мировоззрение расширилось благодаря структурному анализу манной каши. Она ведь чего делает: ты ешь ее из центра – а при этом сползают края! Гладенько, оставляя тарелке слизистую чистоту – как улитка. Ложкой скребнешь – получится грязно; а где само сползло, там аж блестит. А нельзя ли так съедать, чтоб везде только ползла? Тарелку мыть не надо! Увы, «факты – это песок, скрежещущий в шестернях теории». Даже если черпал предельно осторожно, не касаясь фаянса – последние несколько грамм неминуемо скребешь с тарелки ложкой. Можно, конечно, и языком – но это уже не будет чистый эксперимент… Я разочаровался в фундаментальной науке. К несчастью, помимо каши заставляли жрать много всяческой дряни. Например, «запеканку» – брикеты горелых макарон. До сих пор передергивает… Горячее молоко (всегда его ненавидел) с гнусной соплей-пенкой… Терпеть не мог студней и желе, меня от них тоже трясло (да и сейчас недолюбливаю). Должно быть, инстинктивно избегал зыбкой неустойчивости – во что и вляпался… Но из-за стола выпускали лишь по предъявлении пустой тарелки. Как быть? Травиться мерзостью я не хотел наотрез. На пол скинуть – проверят и накажут. Набить в рот, донести до сортира и выплюнуть – заметно по щекам, всё равно глотать заставят, садюги. Да и противно даже временно в рот совать … Но я нашел выход! Мама вскоре заметила, что я предпочитаю рубашки с двумя карманами. И стирать их приходится как-то необыкновенно часто (я ложечкой туда сгребал дрянь с тарелки, пока воспиталки трепались, отвернувшись). Спасибо маме! – вошла в положение и смирилась. Потому что нельзя заставлять людей давиться тем, что они не хотят. Особенно детей. Детский организм очень чуток, он прекрасно знает, что ему нужно, а что нет. Я, например, песочек кушал – прямо из песочницы, совком – и в рот. Главное, проверял еще, чтоб грязи не попалось – окурков там… И ничуть мне это не повредило. Любил головки спичек, недосмотришь – я уж полкоробка объел. Тогда папа стал скармливать мне рисовальный уголь – меня такая замена вполне устроила. Что ж поделать, не хватает чего-то в организме – надо восполнять… Мне повезло: дома на мне не срывали раздражение, почти ни к чему не принуждали – меня просто любили. Это единственно верный способ воспитания. А родитель, жестко контролирующий своего ребенка, орущий, требующий полного повиновения – всегда просто пакостный раб, нашедший наконец, кому отомстить за собственное унижение. Летопись лепета 2
Продолжу цитировать детский блокнот.13 сент.73 Рисовал вместе со мной из одной коробки акварели. Хорошо себя вел. Это его первое знакомство с краской. Спать ни за что не хотел: - Я еще полаботаю. 17 окт. У няни: - Баба Дюся, поставь дядю Баха. - Не знаю, что это такое. - Музыка. - Нет у меня такой пластинки. - Тогда дядю Моцарта. Пожимает плечами. Это его первый урок по образованию. Когда долго погуляет, хватается ручонками за левый бок: «селце болит». Приходит домой и сразу за подушку, ложится. 5 янв. 74 - Алеша, расскажи сказку, – думали, начнешь «Муху-Цокотуху» или «Теремок». Вдруг – неожиданно, неизвестно откуда: - Пузо голо, лапти в клетку, выполняем пятилетку! 3 февр. После ночи в гостях у деда: - Мы с дедой лаботали. Деда Степа тумбочку класил, я ему помогал, а баба Нина мне мешала. Запомнил глупую бабы-Дусину частушку «Нам не надо попа, надо Ленина». По врожденной строптивости всё отрицаешь: - Нам Ленина не надо! - А что надо, Алеша? - Длугое сто-нибудь! 15 нояб. 74 Объявляют по ТВ: «Говорит и показывает Москва!» Отреагировал: - Блезнев будет говолить. Услышал гимн: - Песенка Блезнева! 27 янв. 75 В яслях одна девочка расплакалась от боли в правом ухе. Позвонили родителям, и ее забрали. Немного погодя разревелся ты, держась за ухо. Вдохновенно и оглушительно орал часа два, пока перепуганные воспитатели не позвонили папе на работу. Он уже уехал домой, пришлось сотруднику через весь город добираться к нам с вестью. Мы в такси примчались, папа побежал тебя одевать: - Что же ты плакал, Леша? - Я за тобой плакал, чтоб ты меня заблал отсюда! Я скакучился! Воспитатели: - Ну артист! Такое мы впервые видим! 10 марта Вторую неделю болеешь корью. Всё ходишь за мной и повторяешь: «Мама, я тебя люблю!» А сейчас, лежа в постели, вдруг заявил: - Я всегда буду болеть! - Да ты что, Алеша? - Я не пойду больше в садик! 30 июня Фильм о войне. Стрельба. Озабоченно: - Они нам телевизол лазбьют. 11 сент. Вера прислала из Ленинграда новые ботинки (здесь нет). Обрадовался: - Вот хорошо, а то сапоги мне давно жмут… Молчал ведь, малыш, хоть я и подозревала, что так оно и есть – знал, что других нет. 8 нояб. Декламирует: Осень наступила, высохли цветы, и глядят умыло голые кусты. - Не умыло, а уныло! - Нет, умыло! Осенью же дождь, он их умыл! 21 дек. Поскользнулся, упал: - Я скользнул, как луч! К Новому году выучил наизусть весь «монтаж», с которым выступала средняя группа. Декламировал, пел, танцевал с величайшим воодушевлением, для всех желающих (и не очень желающих) – надо сказать, смело и выразительно. Сейчас почти готовы «монтажи» ко Дню Советской армии и к 8 марта. Громко читаешь стихи прямо на улице. В апреле лед скалывали во дворе, субботник. Мы шли из детского сада. Дворничиха кричит: - Мужчины, выйдите, пожалуйста, помогите! Обернулся: - Сейчас выйду, лопату только возьму! Вышел с игрушечной лопатой, очень серьезно помогал отцу. В день рожденья Н.П. Трофимовой увидел, как она дает пакетик со сластями мальчику, уходящему из гостей раньше нас. Сказал ему, значительно посмотрев на хозяйку: - Я думаю, мне тоже подарок дадут. Я пел для людей! И действительно, пел… 9 окт. Мой малыш, я так долго не писала, потому что ты становишься совсем сложным человеком, и тебя уже не выразишь в тех забавных высказываниях, которые так и просятся в записную книжку. Ты теперь сознательно умеешь любить, обижаться, радоваться и страдать. А главное – любить. Летом мы вместе были в Коктебеле, больше месяца. Там ты подружился с москвичкой Ниной, вполовину старше тебя. Она уже школьница. Правда, очень хрупкая, маленькая, изящная, с чудесными карими глазками. Существо донельзя избалованное, капризное и своенравное и все-таки прелестное. Ты полюбил ее так, как никого еще не любил (даже меня – как-то не так). - У меня же никогда не было подружки… Я без Нины жить не могу. Даже когда ты не мог не осуждать ее, ты прощал ее и еще больше хотел быть с ней. А Нина спросила у мамы, можно ли выходить замуж, если ты на 4 года старше… Это ты покорил ее своей беспредельной привязанностью и верностью, маленький мужчина. Ты и в этом похож на своего отца. Много и бесстрашно купался в море, ходил с нами в горы, доходил, без всяких жалоб, до Чертова пальца и обратно. В крошечных кедах и потертых джинсиках.  6 нояб. - Алеша, иди, примерь новый костюмчик! - Мне некогда: я – человек серьезный! Вообще любишь цитировать «Маленького принца»: - Я не буду вам помогать! - А мы и так твоей помощи не видим. - Самого главного глазами не увидишь… До сих пор меряешь жизнь вехой: до Крыма и после Крыма. И Нину все помнишь. 17 дек. Удалили миндалины и аденоиды, десять дней лежал в больнице. Оттуда записки писал: «Мама, мне грустно». Но, пока нас дожидался, записки рвали мальчишки… Теперь – дома. Нервничал, плакал без повода. Личико сжалось, бледное, почти светится. Легонький стал. Сейчас, собираясь ложиться: - Жить нелегко! Еще что-то болтал, пока папа не прикрикнул: - Замолчи! Спать пора. - Молчать любой умеет… За словом в карман не лезешь. Может, и к лучшему: жить-то и вправду нелегко… Читать дальше |
||||||||||||||||||||||||||
| Copyright MyCorp © 2017 |
